Matrix — серия подкастов от ForkLog, в которой мы разбираемся, как трансформируется цифровая среда с приходом технологий VR и дополненной реальности, и говорим о метавселенных с первопроходцами: бизнесменами, исследователями и философами. Гость нового выпуска — философ Александра Танюшина, вместе с которой мы обсуждаем, как появились гипотезы симуляции и почему они интересны академическим ученым.
1. Мы живем в симуляции (почти наверняка). В начале 2000-х, незадолго до того, как появились первые полноценные системы виртуальной реальности, и через несколько лет после выхода на экраны фильма «Матрица», среди философов поднялся своеобразный хайп: давайте-ка оценим математическую вероятность того, что мы живем в симуляции.
В 2001 году шведский футуролог Ник Бостром написал культовую статью, где оценил вероятность того, что мы загружены в своеобразную матрицу. Она, по его подсчетам, стремится к 100%. Бостром пользуется стройным аргументом из трех положений: если один неверен, то переходим к следующему.
Первый тезис гласит: вычислительные мощности, которые позволят нам создавать полноценные компьютерные симуляции, никогда не будут реализованы — человечество накроет очередная пандемия, случится Третья, Четвертая, Пятая мировая война и мы не достигнем нужного уровня развития. Бостром этот тезис отбрасывает, полагая, что рано или поздно достаточные мощности появятся.
Второй тезис: компьютерная симуляция никогда не будет запущена — по этическим причинам или каким-то еще, неважно. Этот аргумент Бостром тоже отметает, указывая, что мы уже вовсю занимаемся моделированием очень разных процессов и вряд ли остановимся.
Остается последний тезис: если симуляция возможна и человечество готово ее запустить, то будет запущена не одна, а множество таких симуляций. Это означает, что статистически мы, скорее всего, находимся в симуляции, а не в реальности.
2. О чем-то подобном люди размышляют не первую тысячу лет. Чтобы задуматься о симуляции, нам не нужны цифровые технологии. В основе гипотезы симуляции лежит фундаментальный тезис — наша окружающая реальность нереальна, иллюзорна, фиктивна. В древнем индуизме и в некоторых буддистских текстах можно встретить такое понятие, как майя — вселенская иллюзия, игра богов. Цель любого человека — выйти из этого состояния и начать жить настоящую, божественную, сакральную жизнь.
То же самое мы встречаем в Античности. Платоновская теория гласит: все, что доступно человеку, — это тени на стене пещеры, тени истинных идей, которые пребывают где-то снаружи. Это тоже гипотеза симуляции. Суть одна и та же: где-то есть потусторонняя реальность, более фундаментальная, чем наша.
О том же будут говорить многие философы Нового времени. Иммануил Кант утверждал, что «вещи в себе» нами принципиально непознаваемы, и все, что нам доступно, — это мир феноменов, явлений, нашего субъективного опыта. В дальнейшем эту идею подхватили фантасты.
3. У симуляции есть создатель, но об этом лучше не думать. Идея злого существа, которое создает матрицу, родом из Нового времени. Ее провозвестником считается Рене Декарт, основатель рационалистической философии. Он предположил, что внешний мир может быть заколдован неким демоном, желающим ввести нас в заблуждение. Отсюда возникает так называемый картезианский скептицизм: установка, что мы не можем достоверно знать какие-либо факты об окружающем мире. С этим постулатом философы борются вплоть до настоящего времени.
Сценарий Бострома, как мы уже поняли, относительно оптимистичен: симуляцию запустили мы, т. е. будущие люди, в каких-то своих прагматических целях. Видимо, им надо что-то изучить, например, как развивались исторические события в 2023 году. Отсюда, кстати, следует предположение: возможно, нам, живя в этой симуляции, необходимо совершать определенные действия, чтобы угодить нашим условным создателям, иначе они нашу симуляцию отключат. А для этого нужно проникнуть в их мотивы.
Но есть версии и пострашнее: быть может, нашу симуляцию запустил какой-нибудь ребенок или, еще хуже, подросток — просто по фану. Некоторые философы говорят, что все это вообще с целью порнографического наблюдения. Этот вариант нельзя отрицать, но в таком случае вопрос о смысле симуляции как будто теряется. У нее нет смысла, все происходит для развлечения.
4. Концептуально доказать, что мы не в симуляции, невозможно. Но что нам вообще даст это доказательство? Если порассуждать об этом вопросе, то первой реакцией будет шок, сиюминутное желание выйти из симуляции. Вернуть свой «потерянный рай», поскольку наш нынешний опыт жизни (как выясняется, в матрице) не совсем полноценный. Но проблема в том, что мы не очень понимаем, а какова она — полноценная реальность. Может быть, она не так уж хороша, и мы сами решили уйти в симуляцию, потому что та жизнь — не очень. Дискурс о том, что симуляция — однозначно плохо, а реальность — однозначно хорошо, неправилен. То есть все негативные коннотации про неподлинную симуляцию можно перевернуть с ног на голову.
Допустим, по телевизору объявили, что мы живем в симуляции. Начинается паника. Конечно, нам хочется выйти «наружу» или хотя бы пообщаться с создателями. Посмотреть им в глаза, спросить: а зачем? Потребовать отключить матрицу. Сразу возникает практический вопрос: а как мы это будем делать? Вот я просыпаюсь и вижу своих близких. Теперь я знаю, что вокруг на самом деле не люди, а искусственные интеллекты. Стоит ли мне во имя сохранения своего психического здоровья продолжать с ними общаться так, как я это делала до сих пор?
На все эти вопросы нет универсального ответа. Другое дело, что, возможно, нам и не нужно ничего предпринимать, а просто жить дальше. Так будет лучше для всех — для симуляции, для тех, кто вне матрицы, и для тех, кто внутри.
5. С доказательством сознания тоже все непросто. В теории симуляции есть совершенно особая ветка, отсылающая к знаменитой проблеме других сознаний. По каким критериям мы можем оценить, что наш собеседник не просто робот, искусственный интеллект или зомби? Мы никак не можем доказать наличие сознания у родителей, друзей, детей, врагов и т. п. И эта проблема остается, когда мы переносимся в симуляцию.
С помощью исключительно поведенческих и внешних проявлений того или иного агента мы с очень маленькой долей вероятности можем оценить, является ли он носителем сознания. Плюс к этому добавляется возможность, что перед нами не просто отдельный искусственный интеллект или отдельное реальное сознание, а их комбинация — дополненное сознание. Нынешний прогресс в сфере нейроинтерфейсов показывает, насколько все может быть запутанным.
6. Кстати говоря, мы можем повысить вероятность того, что живем в симуляции (и понизить тоже). В начале нулевых, когда Бостром, а вслед за ним австралийский философ Дэвид Чалмерс принялись утверждать, что мы уже живем в симуляции, это дало старт размышлениям о том, как мы можем повлиять на ситуацию. Возникла следующая линия аргументации.
Если мы начнем сейчас разрабатывать этические кодексы и иные способы, ограничивающие строительство высокофункциональных компьютерных симуляций, то мы снизим вероятность того, что в будущем кто-то запустит матрицу, в которой мы уже живем. И наоборот, если мы сейчас будем активно работать над моделями и симуляциями, то повысим вероятность того, что уже живем в одной из них.
Как бы то ни было, остановить технологическое развитие на основании исключительно этических воззрений практически невозможно.
7. Если вокруг симуляция, то все на свете — цифра. Нельзя сказать, что в аналитической философии симуляциями интересуются больше, чем в континентальной. Это два разных подхода к одной проблеме. Если верить легенде, сестры, а в то время братья Вачовски вдохновились на «Матрицу», прочитав Жана Бодрийяра. Важные мотивы можно усмотреть в понятиях виртуальности у Анри Бергсона, Жиля Делеза и так далее. Другой вопрос, что континентальные авторы рассуждают об экзистенциальных, культурных, социальных, политических аспектах гипотезы симуляции. А вот аналитики интересуются старой доброй онтологией: что следует из теории симуляции на самом базовом уровне?
В основе этой теории лежит простой тезис: наша с вами окружающая реальность — это информация. Цифра. Совокупность ноликов и единичек. Поэтому аналитики очень любят ссылаться на разные математические и прочие эмпирические науки. В физике, например, долгое время сохраняло популярность такое направление, как цифровая физика: гипотеза «все из бита» (it from bit), гипотеза Уилера, идея, что вся Вселенная — это гигантский компьютер и так далее.
8. К теории симуляции нужно подходить практично. «А что если мама робот», «как быть с создателями…» — это, конечно, хорошо и интересно, особенно если ты философ, но какую пользу вынести из теории симуляции простым людям? Имеет смысл посмотреть на все вышесказанное как на глобальный мысленный эксперимент. Он позволяет нащупать баги в нашем мышлении, понять, что именно мы подразумеваем под реальностью, а что — под виртуальностью, понять, как работают «цифровые» метафоры в рассуждениях и, в конечном счете. Этот опыт полезен для построения виртуальных и дополненных реальностей, метавселенных и так далее. Исходя из этого, можно думать о прикладных моментах: кодексах моделирования различных объектов, проблемах постцифровой эстетики и т. д.
Тот же Дэвид Чалмерс в 2022 году выпустил очень любопытную книжку «Реальность Плюс. Философские проблемы и виртуальные миры». Она написана доступным научно-популярным языком. В ней автор утверждает, что события в VR так же важны, как события в «реальной реальности». Это серьезный концептуальный шаг, потому что он дает нам основания считать, что наша гибридная жизнь — наполовину в физической реальности, наполовину в цифровой — имеет ценность и ничуть не меньшую, чем жизнь «аналоговая». Каким именно этот гибрид окажется, мы пока не знаем, но будущее будет интересным. С этим выводом Чалмерса я абсолютно солидарна.